Мы второй день стояли в голландском морском яхт-клубе "YSY" (Yacht-club Seaport Ymuiden) - современной марине, построенной в виде равнобедренного треугольника и рассчитанной на 600 стояночных мест, у входа в Норд-Зее-канал.

После Брюнсбюттеля размеры "YSY" подавляли. Чтобы попасть в душ, приходилось пройти по тиковому бону мимо полусотни яхт и надувных лодок, подняться по настилу к решетчатым воротам, открыть кодовый замок и шагать дальше к конторе хавн-мастера и гостиничному комплексу, подведенному под одну крышу с душевыми кабинами, яхтенным магазином и техническими службами.

Молодые мастера в свитерах из верблюжьей шерсти, перебирающие на бетонном полу двигатель и вытирающие руки масляными тряпками, походили на бойцов голландского Сопротивления и, казалось, были готовы в любой момент, рискуя жизнью, перебросить вас на острова, к союзникам.

На боны были подведены пресная вода и электричество, стояли таблички, запрещающие корабельным псам справлять здесь свою нужду.

Нашими соседями оказалась семья англичан: Тони и Маргарет Гаскойн из Норфолка. Когда я проходил по бону под Юнион-Джеком, Тони вежливо поинтересовался, что за флаг поднят у нас на корме.

- Российский.

- Ах, вот как! - сказал Тони, - но ведь у русских красный флаг. Я-то думал, это у вас голландский случайно перевернут.

- Что вы, у нас давно триколор. Мы немного поговорили о государственной геральдике, и Тони пригласил нас на борт:

- Маргарет будет интересно услышать, что у вас произошло за последние двадцать лет.

Мы сидели под тентом соседней яхты и пили чай. Не все англичане пьют чай со сливками, хотя обычай этот и завезен британскими офицерами из Индии.

- Я слышал про капитана Гаской-на, - говорил боцман, - который собирался на яхте "Ибис" из Королевского яхт-клуба Британии подняться по Неве в Ладогу, но вода в 1867 г. стояла слишком низко. Не ваш родственник?

- Королевский яхт-клуб Британии? - задумался Тони. - Наверное, вы имеете в виду Клуб Королевской Яхтенной Эскадры? Увы, нет.

Когда мы вернулись к себе, кок спросил капитана, отчего на "Баварии" стоят два штурвала.

- Так на галсах удобнее, - сказал капитан.

- Понятно, что удобнее, но если я в одну сторону рулить хочу, а ты в другую, тогда что?

Хавн-мастер рассказал нам, как добраться до Амстердама. Оказалось, здесь прямое автобусное сообщение. Дневной билет на маршруте №82 "Эймеден - Амстердам" стоит 7 евро. Есть и промежуточная остановка, где можно пересесть на поезд и доехать до Центрального городского вокзала. Автобус отъезжал от самой марины, но ехать в "центр", не оглядевшись по сторонам, не хотелось, "поскольку город, обычно начинается для тех, кто в нем живет, с центральных площадей и башен, а для странника - с окраин".

Дорога от гавани до Эймедена занимает минут двадцать прогулочным шагом. Вокруг - сельский пейзаж плоских полей: с севера тянется Норд-Зее-канал, открытый для навигации в 1876 г., с морскими причалами, угадывающимися в мареве ангарами и непрекращающейся стройкой, с юга - озеро Биннен и национальный парк "Киннемерланд", протянувшийся на несколько километров до Заанд-ворта. За месяц до нашего появления в Эймедене несколько жителей Амстердама, выехавших "на природу", заблудились в этом парке, так что их пришлось искать с вертолетом. Тем не менее все голландцы, с которыми нам довелось встречаться, узнав, что мы из России, выражали готовность немедленно отправиться погостить в Сибирь.

- Дома им не сидится, - говорил боцман. - Вон у них парк какой под боком! Вышел подышать свежим воздухом - через неделю найдут, спасут, обогреют. А в Сибири где их искать?

Пока мы шли, я заметил необычную деталь в пейзаже: вдоль дороги тянулись столбы с колючей проволокой. Эта изгородь закрывала подход к дюнам, а сама проволока была не похожа на ту "ржавую колючку", оставшуюся с войны, что до сих пор можно встретить в наших лесах. Здесь она сияла на солнце. Это была новенькая колючая проволока, совершенно неуместная в таком мирном ландшафте.

- Да, действительно странно, - согласился кок. - Может, это для овец?

Эймеден оказался маленьким сонным городком. На площади перед Морским музеем в память о том, что раньше здесь было море, оставлен причал, сложены якоря. Увидеть стенку причала в центре города можно, наверное, только на "польдерных землях" Голландии, осушка которых проводилась ветряными мельницами.

То, что эти мельницы откачивали воду "архимедовым винтом", а не мололи зерно - не сразу приходит на ум. Действительно, такого количества муки в этих краях никогда не было, а воды - с избытком. Правда, мельниц, как ни странно, мы не видели, кроме тех, что продаются в сувенирных лавках наравне с деревянными клогами, придуманными голландцами за много лет до знакомства с каучуком, и фарфоровыми наперстками, расписанными кобальтовыми парусниками, тюльпанами и снова мельницами -национальными символами страны.

- Надо бы спросить у кого-нибудь, где тут остановка на Амстердам.

Мы огляделись. Навстречу шли две негритянки в ослепительно белых платьях. Они вежливо объяснили нам, как найти пригородный автобус. Оказалось, что остановка - за углом, в двух шагах от мечети.

Автобус бесшумно вырулил из-за деревьев и понесся по шоссе вдоль канала, пару раз останавливаясь перед разводными мостами, пропуская идущие под ними яхты.

Местность продолжала оставаться вполне сельской. За окнами мелькали рекламные щиты с цветными фотографиями взявшихся за руки мужчин и женщин. На одних были изображены голландец и японка, на других - араб и голландка, с надписями: "Йохан и Киоко -наши соседи" или "Абдулла и Хельга - наши соседи".

- И это правильно, - обернулся к нам капитан.

- Не спорю, - сказал боцман, - только я бы еще один плакат поставил: "Тео ван Гог - был нашим соседом".

- А, мы к Ван Гогу пойдем?

- Посмотрим... Мне Клаус в Киле говорил: "Все твердят: Амстердам, Амстердам, Рембрандт, Ван Гог, а как попадут в квартал красных фонарей, так оттуда не вылезают".

- Что ж им своего добра не хватает? - удивился капитан. -В Киле тоже, помнится, квартал есть.

Мы въехали в город.

Когда местные жители решили перегородить речку Ам-стель дамбой, они и не подозревали, что закладывают основу будущего славного города Амстель-дама, на улицах которого так легко дышится воздухом заморской свободы, что побывавший здесь в 1697 г. государь-император Петр Алексеевич, вернувшись на родину, решил при первой же возможности построить для себя Новый Амстердам, который оказался нашим Санкт-Петербургом.

- И слава Богу, что построил, - заметил боцман. - И слава Богу, что руки не дошли Васильевский остров каналами прорыть. Отбою бы от комаров не было!

Мы огляделись по сторонам.

- Жуковский сказал: "Здесь родилась Великая Россия!"

- Это он про домик Петра в Заандаме сказал.

- Конечно, - согласился боцман, - но тут все рядом.

От канала Линдсбаандсграхт город раскрывается веером каналов, мостов, улиц, узких, как пеналы, домов с увитыми виноградом барочными фасадами и окнами без занавесок и штор. Кажется, лабиринт улочек лишен перспективы, но она здесь вертикальна, как шпиль готического собора.

План Амстердама с высоты птичьего полета поражает своей строгой геометрией, будто в угол листа поставили циркуль и пошли чертить полукружья каналов. Заблудиться здесь, даже попав в город в первый раз, невозможно. Достаточно оказаться на пересечении любого канала и любой улицы, чтобы поставить точку координат.

Опасаться следует только мотоциклистов, пролетающих зачастую на приличной скорости по велосипедным дорожкам, там, где их совсем не ждешь.

На узких улочках то и дело натыкаешься на букинистические лавки. Первый же магазин, в который я зашел, оказался комнатой, заставленной стеллажами, с письменным столом, за которым сидел хозяин - пожилой седобородый Йонас Стенмаас.

Подождав, пока я осмотрюсь, Йо-нас снял очки, положил их на второй том "Заката Европы" и спросил:

- Чем-нибудь интересуетесь?

- Томасом Вулфом.

- О, - улыбнулся Йонас, и в его голосе послышались нотки симпатии, -Томас Вулф стоит у меня дома. Я его время от времени перечитываю и не продаю. Вы откуда?

- Из Санкт-Петербурга.

- Йезус Кристус!

Я уже собрался уходить, но задержался у стеллажа, где золотом отливали корешки Гиббона, стояли "Конец Истории" Фукуямы и "В тени завтрашнего дня" Хейзинги, полистал пару книжек и решил, на всякий случай, спросить о "непомерной" цене, выставленной карандашом на первой странице.

- Это в гульденах, - пояснил Йо-нас. - Сейчас пересчитаю.

В евро покупка оказалось очень удачной.

Мы держались набережных, иногда останавливались на мостах. Почти все каналы, цвет воды в которых схож с серо-зеленым цветом реки Лимпопо, судоходны, почти все набережные заняты ошвартованными баржами, катерами, "историческими репликами". И почти все баржи уставлены горшками с "разрыв-травой". По легенде, в свободном городе Амстердаме разрешены легкие наркотики, но выращивать их на земле города нельзя, а баржа, даже самая старая и ржавая, стоит на воде. Эта тема нас не интересовала, однако неделю спустя французские "черные таможенники" так заинтересовались нашим маршрутом, что прямо в море обыскали яхту, нашли два килограммовых пакета с мукой и были в полном восторге от своей находки, пока не убедились, что это действительно мука. Убитые горем, они попрощались, завели мотор и укатили в Гавр.

За мостом через Херенграхт мы наткнулись на тибетскую лавку. Я надеялся подержать в руках канглинг - ритуальную флейту из человеческой берцовой кости, но такой диковинки там не было. Зато, пока мы бродили вдоль стен, увешанных раритетами из Шамбалы, в лавку спустился Янек из Кракова. Он взял чашу - капалу, примерился, взял другую, опустился на колени и стукнул по чаше. Капала издала тонкий вибрирующий звук, и Янек, склонясь над звоном, вдохнул его.

- "Есть многое в природе, друг Горацио...", - шепнул мне боцман, но пробовать повторить трюк не рискнул. - Кто знает, как это действует на неподготовленного человека?

Яхта поляков тоже стояла в Эйме-дене. Мы поговорили с Янеком о тумо - тибетской технике, позволяющей с помощью дыхательных упражнений разгонять по телу внутреннее тепло. Тумо популярно сейчас у французских "экологических" яхтсменов, которые даже в антарктических водах ходят без отопительных приборов на борту. Узнав, что мы собираемся в квартал Красных фонарей, Янек вспомнил предупреждение из тибетской "Книги Мертвых" о том, что призывно мерцающие во тьме огоньки опасны и указывают на области низших миров голодных духов.
Как раз туда мы и направились.

Амстердамский квартал Красных фонарей давно уже превратился в развлекательный аттракцион для туристов. Еще в 1903 г. гостей из России предупреждали, что, "хотя Валлен и находится в центре города, но в действительности это одна из трущоб, опутанная целой сетью узеньких переулочков. Всю ночь здесь стон стоит!" За сто лет ничего не изменилось.

На мосту через канал Ахтербург-вал нас остановил паренек Саид.

- Всего 20 евро - и вы будете совершенно счастливы, - сказал он, протягивая нам какой-то пакетик.

- Спасибо, - отказался боцман. -Нам и так хорошо.

Саид задумался, смерил нас оценивающим взглядом и сказал:

- Тогда дайте 20 евро просто так.

Если ходить по "красному" кварталу долго, бездумно глядя по сторонам, то в какой-то момент лица красавиц со всего света, выставленные в неоновых витринах, превращаются в раскрашенные маски. Начинает рябить в глазах, чувствуешь, как "в мутной месяца игре закружились бесы разны".

Становится жутко.

Тоскливое чувство одиночества охватывает российского яхтсмена посреди этих тускло мерцающих огней. Оно сродни одиночеству посетителя музея восковых фигур, единственным экспонатом которого оказывается его заблудшая сюда неизвестно зачем душа.

К нам подбежал кок и радостно сообщил, что познакомился с одной из девиц.

- Ее зовут Эсмеральда. Представляете - совсем, как в "Докторе Фаустусе"! Говорит мне: ты из России, я из Бразилии - и надо же где встретились!

- Погоди, что это? - сказал капитан.

В Ауде-Керк, стоящей чуть не посреди квартала, ударили колокола, заиграл орган, началась служба.

- Если вам здесь надоело - идите оба, - сказал боцман. - Я за ним послежу.

Мы с капитаном вышли из квартала и направились к Ратушной площади. Улица была довольно широкая, но идущие навстречу молодые люди время от времени задевали нас плечами.

- Что они толкаются? - спросил капитан. - Места что ли мало?

Парень в кожаной куртке, накинутой на майку, стукнул меня плечом довольно сильно. На этот раз до нас дошло.

- Капитан, мы не туда попали! Это тоже квартал!

- Бежим!

Утром, при первых солнечных лучах, все забывается. Я еще протирал глаза, боцман уже потягивался, кок -спал. Капитан, пыхтя трубкой над чашкой растворимого кофе, мрачно спросил:

- Где наш Леверкюн? Почему завтрак не готов? Что за порядки на борту!

- "Он согрешил, но в тридевятом царстве, да и блудницы нет уже в живых", - отозвался боцман.

- Ты же за ним следил!

Боцман развел руками, набросил полотенце на шею:

- В душ?

- А с ним что делать?

- "Не троньте его, не надо. Пускай человек поспит..."

Мы собирались в море, и я отправился прощаться с Тони.

Он сидел в кокпите и читал "Александрию Кавафиса".

- Да, - сказал он, закрывая книгу, -"В ожидании варваров" - замечательное стихотворение. Жаль, я не знаю греческого.

Я спросил его об изгородях из колючей проволоки.

- Проволока? - переспросил Тони,

- это проволока для охраны дюн. Охранная зона начинается за пляжем: там ведь даже осока высажена искусственно, чтобы удерживать песок. Видите ли, если дюны размоет - Голландию зальет море. Каждое утро смотритель дюн - у них есть такая должность

- открывает калитку, выходит на дюну и делает соответствующие замеры. Это очень важно. Это. вроде тех праведников, которые должны бодрствовать в мире, чтобы он мог существовать. О них никто не знает, но они бодрствуют.

- Смотрители дюн?

- Ну, да, - сказал Тони, - такая должность.

Я пригласил его в Петербург, в наш яхт-клуб.

- Спасибо, но у меня недавно была операция на сердце. Поставили искусственное, - Тони постучал себя по груди. - Мы с женой не делаем больших переходов.

Вечером я съездил напоследок в Амстердам. Прошел по знакомым улицам, вдоль знакомых каналов. Как быстро чужой город перестает быть чужим и как долго помнится потом?

Пока я сидел на скамейке на набережной Линдсба-андсграхт в ожидании последнего автобуса на Эймеден, поднялся страшный шум. Звук там-тамов угрожающе нарастал. Люди на остановке начали переговариваться. Я обернулся, заслышав цоканье копыт за спиной. Пять конных полицейских в синих рубашках выстроились в линию, прикрывая нас от возможной опасности.

- Что происходит? - спросил я стоящую рядом женщину.

- Представители индонезийской диаспоры пришли к управлению полиции выразить свой протест. Полиция опасается возможных беспорядков.

Шум и крики оборвались на самой высокой ноте. Наступила тишина. Полицейские, откинувшись в седлах, дружно захлопали в ладоши.

- Странно, - сказала моя соседка, - теперь здесь никто не катается на коньках.

Она отражалась в черном стекле пригородного автобуса, как в зеркале. Лика бежала из Сухуми и теперь жила в Голландии. Рассказывала она о пережитом с чудными грузинскими интонациями русской речи, и в моей памяти всплывало детство, проведенное у телевизора, по которому показывали черно-белые фильмы Иоселиани.

- Вы давно бывали в Сухуми?

- Очень давно.

Она вышла на Шип-плейн, а мне оставалось проехать две остановки до яхт-клуба. Здесь начинались дюны, обнесенные колючей проволокой. Я попытался представить голландца на коньках и не смог. Легче было представить мулатку.

Видимо, это как-то связано с космосом, солнечной активностью, с изменением климата, а климат влияет на миграцию народов. Или миграция народов влияет на изменение климата? Человечество зародилось в Африке. Теперь в Европе наступает жара и, может быть, нам пора возвращаться в свою колыбель?

Скоро здесь вместо осоки будут расти пальмы, вместо парусников со шверцами - ходить джонки...

Впереди показались подсвеченные флагштоки яхт-клуба. Я посмотрел в окно. Взгляд на чужую страну - взгляд пассажира из окна автобуса: ты видишь какие-то огни, темноту и собственное отражение на черном стекле.

капитан-клуб 4/2010